Главная » Учителя, ученики, выпускники » О космонавтике, системе образования и пирожках на продажу
О космонавтике, системе образования и пирожках на продажу
В воскресенье, 12 апреля, страна без былого пафоса отметила очередной День космонавтики, учрежденный в память о первом полете человека в космос. Корабль «Восток» с Юрием Гагариным на борту облетел нашу планету за 108 минут. Восторгу землян не было предела. В течение следующего десятилетия практически все мальчишки мечтали связать свою жизнь с космонавтикой. В их числе был и Муаед Ошхунов, ныне доктор технических наук, профессор кафедры вычислительной математики Кабардино-Балкарского госуниверситета.
- С чего начинался ваш путь в науку?
- С учебы в столице. Девятый и десятый классы я оканчивал в Кунцево, в физико-математическом интернате Московского государственного университета им. Ломоносова (теперь это специализированный учебно-научный центр им. А.И. Колмагорова при МГУ). Не помню, чтобы где-либо учиться было так тяжело, как там. Но выдержал и поступил в 1967 году на факультет аэрофизики и космических исследований Московского физико-технического института.
- Этот вуз и сейчас - один из самых сложных в стране. Вы считаете, что вам повезло?
- Да, потому что я увидел, как должно быть устроено эффективное образование, на развитие которого государство не жалеет денег. В первые три года преподаватели МФТИ, в том числе и на нашем факультете, связанном с созданием баллистических ракет, утверждали, что на военные нужды у государства почти нет ограничений по финансам. Однако с 1970 года уже пошли разговоры об экономии средств.
Система обучения была жесткая, она до сих пор называется «физтеховской». Суть такова: три года учишься в физтехе и еще три - в научном институте, куда тебя распределяют. Подход к преподаванию был довольно оригинальный. Можно было выбирать лектора на свое усмотрение: три специалиста читали параллельно один курс, и в течение месяца ты должен записаться к тому, кто больше нравится. На третьем курсе сдавали государственный экзамен по физике. Нужно было разработать конкретную оригинальную тему. Старшие студенты посоветовали смоделировать движение змеи в воде. Я взялся с энтузиазмом, сидел в Ленинке, удалось сделать, честно говоря, не много. И за месяц до защиты обнаружил, что эта работа уже была ранее выполнена академиком М.А. Лаврентьевым и его учениками. У меня эти работы сохранились до сих пор как цикл статей с названием «О движении ужа в воде». Пришлось срочно менять тему, искать новую. Она была мне не очень интересна, и я получил на госэкзамене «хорошо».
- А собственно ваша научная деятельность в чем состояла?
- Распределили меня в Центральный научно-исследовательский институт машиностроения в Подлипках (теперь г. Королев), где разрабатывались различные аспекты ракетостроения. Я попал в теоретический отдел, который занимался прочностью сравнительно новых тогда твердотопливных двигателей (ракеты академика С.П. Королева работали на двигателях с жидким топливом). Расчеты нам приходилось делать по ночам в Центре управления полетами, который был подразделением нашего института. ЦУП отличался роскошью, так как в то время начали приезжать американские космонавты и другие иностранные гости. (Пока они там находились, мы не выходили из помещений по соображениям секретности.) Возглавлял институт генерал-лейтенант, профессор Ю.А. Мозжорин, который очень много сделал для космонавтики. И дипломные работы, и диссертации носили гриф «секретно», хотя в них 90 процентов материала составляли компьютерные расчеты. Тема моей дипломной - расчет посадки аппарата на Марс, а кандидатской - оценка прочности твердотопливной баллистической ракеты. Пишу об этом сейчас свободно, хотя тогда режим секретности давил (мою диссертацию перевезли под охраной в МФТИ и после защиты обратно в Королев). Прежде чем допустили к защите, мне пришлось внедрять компьютерные программы практически во всех институтах СССР, занимающихся ракетостроением (Днепропетровск, Пермь, Бийск, Люберцы, НПО «Энергия» и др.). Это был адский труд и бессонные ночи.
- Цель оправдала средства?
- Говорю о собственном опыте в назидание молодым. Не оставляют никаких следов в голове знания, полученные легким путем. Они улетучиваются так же легко, как и достались. Только труд оставляет что-то в мозгах, делает человека профессионалом. Ученая степень, профессорское звание должны быть выстраданы, присуждены заслуженно. Сейчас научились стряпать диссертации, как пирожки на продажу. Есть и покупатели на эти «пирожки». Время сейчас быстрое, но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Приведу вам диалог между двумя моими знакомыми, один из которых - доктор физико-математических наук, защищался в МГУ, имеет большой стаж работы. Его коллега однажды сообщил о своем достижении в экономике: «Поздравьте: защитился! Столько труда потратил - полгода над диссертацией корпел!». На что старший заметил: «Считай, что тебе повезло. Я писал свою докторскую тридцать лет».
Наличие ученой степени уже стало неким атрибутом успешности, респектабельности, а заодно и доказательством наличия ума. Обретение степени кандидата, доктора наук, академика - для некоторых сродни покупке дорогой одежды. Получив документ ВАК, «остепененный» начинает проявлять притязания на должности, в том числе и на преподавательскую, и это совсем не безобидно. Задача государства - не допускать таких людей к науке и образованию, ведь они будут учить наших внуков и внучек. Далеко не каждый родитель сможет послать своего ребенка в Москву или Питер, да и не нужно этого делать. Образование должно быть качественным повсюду, оно и может быть таковым, если искоренить систему, порождающую псевдоученость и псевдоученых. Впрочем, когда наше общество выздоровеет, такие люди будут совсем не нужны. Но сейчас, вот уже два десятилетия, практически не нужными стали инженерно-технические работники, профессионалы старой выучки, те, кто в нашей стране мог бы, например, продвигать вперед авиацию и космонавтику.
Но накопленные знания и опыт еще будут востребованы. Для общественных отношений, как и для развития науки, характерна цикличность. Есть периоды подъема и спада, резкого, очевидного рывка вперед и довольно длительного промежутка накопления знаний и практической разработки выдвинутых идей. Так, например, основы космонавтики были в СССР заложены при Сталине. Хрущев и позже Брежнев, по существу, пожинали плоды научной и производственной деятельности сталинского периода. Почему мы сейчас отстали? Сыграл свою роль человеческий фактор, гонка вооружений выдвинула необходимость огромных трат, и в этом экономическом соперничестве мы оказались не на высоте. Я не говорю: проиграли. Все, что сделано в космонавтике советскими специалистами, абсолютно достоверно. А вот в том, что проделано исследователями Соединенных Штатов Америки, есть некоторая неясность. Я, например, до сих пор не верю, что американцы побывали на Луне. Есть серьезные сомнения: слишком сложная для времен Дж. Кеннеди программа. Хотя, возможно, и ошибаюсь.
- Вы уже много лет преподаете, можете дать сравнительную оценку советского и нынешнего, пока непонятно какого, образования. Как вы расцениваете эксперимент с Единым государственным экзаменом и всю эту реформистскую свистопляску?
- ЕГЭ все ругают из-за необъективности. И правильно делают. К примеру, во Франции, где тоже была предпринята попытка перехода на эту систему, уже убедились в неэффективности идеи и быстро от нее отказались. Мы же сейчас увязли в этом эксперименте. Раньше за качество приема в высшее учебное заведение отвечал один человек - ректор. Конечно, можно сказать, что и тогда была доля необъективности, но, согласитесь, не такая огромная, как сейчас. ЕГЭ сдают не приемной комиссии конкретного вуза, а в десятках мест различных населенных пунктов. Контроль знаний осуществляют не те люди, которым предстоит продолжить обучение молодых людей. Дети, которые добросовестно учатся в течение десяти лет, получая отличные оценки, участвуя в олимпиадах и конкурсах «за честь школы», испытывают моральное унижение от того, что вечные троечники на выпускных экзаменах получают более высокие оценки и при этом без стеснения, цинично хвастаются своими связями и возможностями.
До введения ЕГЭ в российской прессе писалось о коррупции в вузах России. Размер ее оценивался в 3,5 миллиарда долларов в год. Думаю, что сейчас коррупционная составляющая возросла многократно. Так что введение ЕГЭ задачу борьбы со взяточничеством не решило. Более того, с вводом системы тестирования заметно снизилось качество подготовки абитуриентов в школе. Схожие проблемы возникают и в вузах. Тесты сейчас внедряются повсеместно как одна из основных форм аттестации студентов. Но составление хорошего теста сродни написанию хорошего учебника. Известно, что из 1000 попыток удачных бывает одна-две. Можно по пальцам перечесть хорошие учебники для школ и вузов. Думаю, что те, кто пишет тесты в вузах, не приносят пользы ни себе, ни студентам. Кроме того, я считаю тесты по некоторым гуманитарным предметам совершенно абсурдными. Как говорит академик, ректор МГУ, активный защитник хорошего, качественного образования Виктор Садовничий, нужно хотя бы десять минут поговорить с человеком с глазу на глаз, и тогда всякий обман можно исключить. Глубокий поклон этому человеку. Обо всем этом я говорил в своем докладе «Образование, которое мы теряем» на Лихачевских чтениях в Санкт-Петербурге в конце прошлого года.
- Насколько реальной вам представляется возможность возвращения к прежней системе образования?
- Расул Гамзатов, уже будучи в почтенном возрасте, на вопрос В.В. Путина о состоянии здоровья ответил: «Какое может быть здоровье в больном государстве?!» Мне кажется, что школы и вузы России сейчас переживают болезнь вместе с нашим государством. Я очень надеюсь, что наступит выздоровление, и мы снова вернемся к своей, испытанной, проверенной в нескольких поколениях системе образования, которая была, на мой взгляд, одной из самых эффективных в мире.
- Вы оптимист?
- Да. Я оптимист.
- С чего начинался ваш путь в науку?
- С учебы в столице. Девятый и десятый классы я оканчивал в Кунцево, в физико-математическом интернате Московского государственного университета им. Ломоносова (теперь это специализированный учебно-научный центр им. А.И. Колмагорова при МГУ). Не помню, чтобы где-либо учиться было так тяжело, как там. Но выдержал и поступил в 1967 году на факультет аэрофизики и космических исследований Московского физико-технического института.
- Этот вуз и сейчас - один из самых сложных в стране. Вы считаете, что вам повезло?
- Да, потому что я увидел, как должно быть устроено эффективное образование, на развитие которого государство не жалеет денег. В первые три года преподаватели МФТИ, в том числе и на нашем факультете, связанном с созданием баллистических ракет, утверждали, что на военные нужды у государства почти нет ограничений по финансам. Однако с 1970 года уже пошли разговоры об экономии средств.
Система обучения была жесткая, она до сих пор называется «физтеховской». Суть такова: три года учишься в физтехе и еще три - в научном институте, куда тебя распределяют. Подход к преподаванию был довольно оригинальный. Можно было выбирать лектора на свое усмотрение: три специалиста читали параллельно один курс, и в течение месяца ты должен записаться к тому, кто больше нравится. На третьем курсе сдавали государственный экзамен по физике. Нужно было разработать конкретную оригинальную тему. Старшие студенты посоветовали смоделировать движение змеи в воде. Я взялся с энтузиазмом, сидел в Ленинке, удалось сделать, честно говоря, не много. И за месяц до защиты обнаружил, что эта работа уже была ранее выполнена академиком М.А. Лаврентьевым и его учениками. У меня эти работы сохранились до сих пор как цикл статей с названием «О движении ужа в воде». Пришлось срочно менять тему, искать новую. Она была мне не очень интересна, и я получил на госэкзамене «хорошо».
- А собственно ваша научная деятельность в чем состояла?
- Распределили меня в Центральный научно-исследовательский институт машиностроения в Подлипках (теперь г. Королев), где разрабатывались различные аспекты ракетостроения. Я попал в теоретический отдел, который занимался прочностью сравнительно новых тогда твердотопливных двигателей (ракеты академика С.П. Королева работали на двигателях с жидким топливом). Расчеты нам приходилось делать по ночам в Центре управления полетами, который был подразделением нашего института. ЦУП отличался роскошью, так как в то время начали приезжать американские космонавты и другие иностранные гости. (Пока они там находились, мы не выходили из помещений по соображениям секретности.) Возглавлял институт генерал-лейтенант, профессор Ю.А. Мозжорин, который очень много сделал для космонавтики. И дипломные работы, и диссертации носили гриф «секретно», хотя в них 90 процентов материала составляли компьютерные расчеты. Тема моей дипломной - расчет посадки аппарата на Марс, а кандидатской - оценка прочности твердотопливной баллистической ракеты. Пишу об этом сейчас свободно, хотя тогда режим секретности давил (мою диссертацию перевезли под охраной в МФТИ и после защиты обратно в Королев). Прежде чем допустили к защите, мне пришлось внедрять компьютерные программы практически во всех институтах СССР, занимающихся ракетостроением (Днепропетровск, Пермь, Бийск, Люберцы, НПО «Энергия» и др.). Это был адский труд и бессонные ночи.
- Цель оправдала средства?
- Говорю о собственном опыте в назидание молодым. Не оставляют никаких следов в голове знания, полученные легким путем. Они улетучиваются так же легко, как и достались. Только труд оставляет что-то в мозгах, делает человека профессионалом. Ученая степень, профессорское звание должны быть выстраданы, присуждены заслуженно. Сейчас научились стряпать диссертации, как пирожки на продажу. Есть и покупатели на эти «пирожки». Время сейчас быстрое, но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Приведу вам диалог между двумя моими знакомыми, один из которых - доктор физико-математических наук, защищался в МГУ, имеет большой стаж работы. Его коллега однажды сообщил о своем достижении в экономике: «Поздравьте: защитился! Столько труда потратил - полгода над диссертацией корпел!». На что старший заметил: «Считай, что тебе повезло. Я писал свою докторскую тридцать лет».
Наличие ученой степени уже стало неким атрибутом успешности, респектабельности, а заодно и доказательством наличия ума. Обретение степени кандидата, доктора наук, академика - для некоторых сродни покупке дорогой одежды. Получив документ ВАК, «остепененный» начинает проявлять притязания на должности, в том числе и на преподавательскую, и это совсем не безобидно. Задача государства - не допускать таких людей к науке и образованию, ведь они будут учить наших внуков и внучек. Далеко не каждый родитель сможет послать своего ребенка в Москву или Питер, да и не нужно этого делать. Образование должно быть качественным повсюду, оно и может быть таковым, если искоренить систему, порождающую псевдоученость и псевдоученых. Впрочем, когда наше общество выздоровеет, такие люди будут совсем не нужны. Но сейчас, вот уже два десятилетия, практически не нужными стали инженерно-технические работники, профессионалы старой выучки, те, кто в нашей стране мог бы, например, продвигать вперед авиацию и космонавтику.
Но накопленные знания и опыт еще будут востребованы. Для общественных отношений, как и для развития науки, характерна цикличность. Есть периоды подъема и спада, резкого, очевидного рывка вперед и довольно длительного промежутка накопления знаний и практической разработки выдвинутых идей. Так, например, основы космонавтики были в СССР заложены при Сталине. Хрущев и позже Брежнев, по существу, пожинали плоды научной и производственной деятельности сталинского периода. Почему мы сейчас отстали? Сыграл свою роль человеческий фактор, гонка вооружений выдвинула необходимость огромных трат, и в этом экономическом соперничестве мы оказались не на высоте. Я не говорю: проиграли. Все, что сделано в космонавтике советскими специалистами, абсолютно достоверно. А вот в том, что проделано исследователями Соединенных Штатов Америки, есть некоторая неясность. Я, например, до сих пор не верю, что американцы побывали на Луне. Есть серьезные сомнения: слишком сложная для времен Дж. Кеннеди программа. Хотя, возможно, и ошибаюсь.
- Вы уже много лет преподаете, можете дать сравнительную оценку советского и нынешнего, пока непонятно какого, образования. Как вы расцениваете эксперимент с Единым государственным экзаменом и всю эту реформистскую свистопляску?
- ЕГЭ все ругают из-за необъективности. И правильно делают. К примеру, во Франции, где тоже была предпринята попытка перехода на эту систему, уже убедились в неэффективности идеи и быстро от нее отказались. Мы же сейчас увязли в этом эксперименте. Раньше за качество приема в высшее учебное заведение отвечал один человек - ректор. Конечно, можно сказать, что и тогда была доля необъективности, но, согласитесь, не такая огромная, как сейчас. ЕГЭ сдают не приемной комиссии конкретного вуза, а в десятках мест различных населенных пунктов. Контроль знаний осуществляют не те люди, которым предстоит продолжить обучение молодых людей. Дети, которые добросовестно учатся в течение десяти лет, получая отличные оценки, участвуя в олимпиадах и конкурсах «за честь школы», испытывают моральное унижение от того, что вечные троечники на выпускных экзаменах получают более высокие оценки и при этом без стеснения, цинично хвастаются своими связями и возможностями.
До введения ЕГЭ в российской прессе писалось о коррупции в вузах России. Размер ее оценивался в 3,5 миллиарда долларов в год. Думаю, что сейчас коррупционная составляющая возросла многократно. Так что введение ЕГЭ задачу борьбы со взяточничеством не решило. Более того, с вводом системы тестирования заметно снизилось качество подготовки абитуриентов в школе. Схожие проблемы возникают и в вузах. Тесты сейчас внедряются повсеместно как одна из основных форм аттестации студентов. Но составление хорошего теста сродни написанию хорошего учебника. Известно, что из 1000 попыток удачных бывает одна-две. Можно по пальцам перечесть хорошие учебники для школ и вузов. Думаю, что те, кто пишет тесты в вузах, не приносят пользы ни себе, ни студентам. Кроме того, я считаю тесты по некоторым гуманитарным предметам совершенно абсурдными. Как говорит академик, ректор МГУ, активный защитник хорошего, качественного образования Виктор Садовничий, нужно хотя бы десять минут поговорить с человеком с глазу на глаз, и тогда всякий обман можно исключить. Глубокий поклон этому человеку. Обо всем этом я говорил в своем докладе «Образование, которое мы теряем» на Лихачевских чтениях в Санкт-Петербурге в конце прошлого года.
- Насколько реальной вам представляется возможность возвращения к прежней системе образования?
- Расул Гамзатов, уже будучи в почтенном возрасте, на вопрос В.В. Путина о состоянии здоровья ответил: «Какое может быть здоровье в больном государстве?!» Мне кажется, что школы и вузы России сейчас переживают болезнь вместе с нашим государством. Я очень надеюсь, что наступит выздоровление, и мы снова вернемся к своей, испытанной, проверенной в нескольких поколениях системе образования, которая была, на мой взгляд, одной из самых эффективных в мире.
- Вы оптимист?
- Да. Я оптимист.