У него был свой Достоевский

Восемьдесят лет назад Юрий Викторович Подлипчук родился в Хабаровске. Тринадцать лет назад его не стало. Я люблю перечитывать его лекции по литературе второй половины XIX века.

Открываю наугад и читаю. И даже, мне кажется, слышу его скрипучий голос, вижу перед собой фигуру в стареньком костюмчике, обсыпанном табаком (курил Юрий Викторович дешевые папиросы), пепельные спадающие до плеч волосы. Внешне Подлипчук напоминал нахохленную птицу с ястребиным взглядом из-под очков. А когда он усаживался перед студентами прямо на скамью, изогнувшись, то сходство с Гоголем было поразительное!

Вдруг открылась страница с таким текстом:

«У меня свой Достоевский. «Моим» его делает острое чувство бездны. У Пушкина и Толстого - твердь, с отдельными провалами. У Тютчева - пропасть и вера в спасение. У Достоевского - кружение в бездне, парение, которое само по себе становится опорой».

Или еще:

«Достоевский - истерика. Но есть такие надломы и узлы, когда высказаться можно только так. Он - единственный, кто вполне постиг предельную искренность и нашел способ открыться в слове человеку.

Я понимаю людей, которые не могут выдержать этого напряжения, их приводят в ужас темные двойники. Они есть, и каждый вынимает черта из собственной души. Взгляните на сегодняшний день сквозь Достоевского…»

Это - Юрий Викторович Подлипчук.

Становится неловко, когда в интеллигентной вроде бы среде вдруг услышишь: «Подлипчук? Не читал. А что он написал?». Будь моя воля, я бы каждый урок литературы в школе начинал с его «разборов классики». Иначе нынешнее «младое племя» будет думать, что русский язык - это то, что они слышат сегодня на улице или с экрана телевизора, что это - не Божий дар, а что-то вроде набора инструментов, гаечных ключей, с помощью которых можно «общнуться», «тусануться» или «оторваться».

Где-то в 70-х годах прошлого века никому не известный преподаватель литературы Ю.В. Подлипчук в знаменитой физико-математической школе академика А.П. Колмогорова при МГУ познакомился с известным литературоведом М.М. Бахтиным. И произошел у него любопытный разговор с ним.

- Романы Достоевского - никакая не трагедия идей, не карнавал. Это - кабак.

Бахтин, исследующий тексты Достоевского как карнавальные изумленно воскликнул:

- А вы сами откуда это знаете?!

- Я - артист, а Достоевский - сцена для юродивых.

Эту историю Юрий Викторович рассказывал мне однажды у себя дома, где из-за болезни принимал зачет спецкурса о Достоевском.

Это сегодня известно, что нашелся в Хабаровске человек, который перевел «Слово о полку Игореве», сделал к нему собственный научный комментарий, вступил в полемику с самим Лихачевым, был незаурядным толкователем Гоголя, Достоевского, Чехова. А в годы перестройки фигура институтского «препода» (до конца своей жизни Юрий Викторович ходил без каких-либо степеней и умер, так и не увидев напечатанным свой главный труд) у многих докторов наук от литературы вызывала немой вопрос: «Откуда взялся?»

В биографии его много белых пятен (личное дело Юрий Викторович забрал из вуза со словами: «Чтобы духа моего не было!»): сын репрессированных родителей, окончил актерское отделение театрального училища, работал во многих театрах страны в разных амплуа, диктором на радио, учителем в школе. Что интересно, филфак Хабаровского пединститута он закончил заочно, сдав старослявянский язык на тройку. Но зато копался в древнерусских текстах так, что вышедшая спустя годы (благодаря стараниям его сына) в Российской Академии наук монография о «Слове…» стала посмертным ему памятником.

«Мы не знаем о себе самых простых вещей, - писал он в рукописи. - Русская история перевалила уже за тысячу лет. 700 из них падает на древнюю русскую литературу. Интерес к ней велик. Чем объяснить это? Почему нас все больше тянет к древним текстам - летописям и житиям святых?»

Ответ Подлипчук искал, погрузившись на годы в «Слово...».

На одной из страниц студенческих лекций я с удивлением обнаружил сегодня цитату из Подлипчука: «Летописи - всегда страсть, а летописец - священнослужитель, он говорит от имени Бога…»

Запомнился такой случай. В один из моих визитов к нему Юрий Викторович показал мне свое «сокровище». Библиотеку, которую собирал всю жизнь. Ни до, ни после я не видел столько книг. Достоевский, Лесков, Лев Гумилев, Ницше, Солженицын, Кафка, дореволюционный Гоголь без цензурных изъятий.

- Это - алмаз! Драгоценный перл! - любовно поглаживал Юрий Викторович зеленую обложку.

У Подлипчука книги занимали две комнаты, он и спал среди них. Было у него несколько уник, их никому не показывал. До сих пор храню его подарок - томик стихотворений Бунина, который страстный книголюб вручил мне со словами:

- Жидковато, не тот коленкор, интеллигентом пахнет.

Впрочем, когда Юрий Викторович видел, как студенты читают книги или, вернее, приходят «сдавать» его любимого Достоевского, не прочитав ни строчки, то приходил в ярость. «Неуды» сыпались на их головы столь жестоко и обильно, что во дворике дома, в котором жил «упертый» преподаватель, регулярно собиралась толпа с «Братьями Карамазовыми» в руках. Среди них были горемыки, которые ходили к нему по шесть раз, но Подлипчук был неумолим:

- Общение с книгой без памяти о ней, без благодарности сознания о пережитом, без отклика - смерть чтения, - говорил он и… снова назначал пересдачи.

«Преступление и наказание» читают по-разному. Одни больше «про преступление», другие - «про наказание». Большинство пропускает суть: логику насилия. Первый шаг так человечен - «убить ради благодеяния ближним». Но второй, третий превращают борца за справедливость в профессионального убийцу. Перечитайте этот роман и иное. Не поленитесь. Не для школьных штудий сына или дочери, а для себя. Это абсолютно художественно. Ажурная композиция, колоссальной лепки характеры, благородный лаконизм. А какая мощь, мечты об идеале! Какое именно духовное напряжение!

Провинциальный учитель каким-то шестым чувством объяснял нам то, что до сих пор является загадкой для докторов от литературы.

- Достоевский слишком много на себя взвалил - груз, непосильный для отдельного человека. «Слово о полку Игореве» - это сплошной «Идиот». Это - высокий реализм и очерк. Отсюда пошли его великие грешники, - делился с нами своими прозрениями Подлипчук.

У самого Юрия Викторовича как-то не получалось жить по наукообразным цитатам и скучному регламенту занятий, царивших на «факультете не-читающих девиц». Был он шероховат, занозист. Самолюбив. Говорил правду-матку в глаза, мог и матюкнуться, если уж очень допекали. Особенно когда при нем говорилось, что Достоевский чего-то не довыразил, Гоголь чего-то не допонял, Толстой не доучел, Чехов не разглядел. Он был против «селекции» в литературе на «чистых» и «нечистых».

Ему претило то, что знатоки их творчества изобрели прибор наподобие того, что увидел Гулливер в академии в Лагадо. Механические очки для открытия отвлеченных истин - соцреализм. Потому и ушел из института непризнанным бунтарем-разночинцем. На многое замахнулся, но сил уже не было.

По странному закону психологии, на мой взгляд, именно чуткость, надсадность его интеллектуально-душевного порыва породили «больное» внимание Юрия Викторовича к «черным безднам» Достоевского.

Жизнь человека, если ее взять отдельно, до обидного коротка. Природа дала прожить Юрию Викторовичу всего 67 лет. Он любил говорить притчами. Вспоминаю одну: об отце, воспитавшем детей под землей. Им надо было умереть, чтобы выйти на свет…

Главная книга его жизни наконец-то издана. Ее могут прочитать нынешние студенты. Это уже - победа.

Перед своим уходом, уже тяжело больной, он мечтал написать «живой учебник» по литературе. Каким он хотел его видеть? Юрий Викторович страстно мечтал о подлинности великой русской литературы. Он к ней относился прежде всего как к документу. И потому собирал материалы, подтвержденные архивными данными.

Он всегда хотел соединить несоединимое.