Юлий Ким - однажды Михайлов

В Таллинне Юлий Ким бывал и прежде, но с концертом, который в прошлую субботу состоялся на сцене Русского театра, выступал впервые.

Перед приездом Кима наша газета опубликовала несколько материалов о нем и в первой же публикации напомнила, что он много лет творил под псевдонимом Ю. Михайлов. Далее мы сочли, что теперь уже нет нужды повторять про Ю.Михайлова, всем это и так хорошо известно. Мы просто еще раз назвали наиболее популярные произведения Юлия Кима, в частности, тексты к песням, которые прозвучали в фильме «Красная шапочка». Каково же было наше удивление, когда в редакцию немедленно позвонил читатель и укорил нас за невежество: «Почему вы пишете, что песни в «Красной шапочке» написаны на стихи Кима, если на самом деле их написал поэт Михайлов!».

Рассказав об этом Киму, задаю банальный, но в данном случае вполне закономерный вопрос: «Вам, наверное, не очень по душе, что этот самый Ю. Михайлов отнял у Юлия Кима половину его заслуженной славы?»

«Мы с Михайловым очень дружим»

- По-моему, не отнял, а просто добавил, - смеясь, ответил он. – И отношусь я к Михайлову с большим почтением: все, что собирался сделать под этим псевдонимом, увидело свет, и он даже стал существовать для меня, как некий отдельный, но очень близкий мне человек. И благодаря такому стечению обстоятельств у меня появилась возможность написать серию очерков, это будет книга, которая так и называется «Однажды Михайлов», - воспоминания о моей жизни, но от имени Михайлова: буду рассказывать о себе в третьем лице, и это так интересно! В самом деле, я уже начинаю смотреть на себя в зеркало, как на какой-то посторонний объект, будто я – это Михайлов. Вот поэтому мы с Михайловым очень дружим.

- Но, согласитесь, у вашего Михайлова тоже очень неоднозначная история. Случалось, и нередко, что в литературу писатели входили под псевдонимом. Случалось и другое, когда литераторы начинали под псевдонимом, а потом возвращались к своей фамилии: Булгаков, Набоков. Но такого, чтобы писатель начинал под своей фамилией, потом уходил под псевдоним, а затем вновь возвращался к своей фамилии, – этого, кажется, не было.

- Поразительно, но, кажется, вы правы! Я никогда об этом не думал. Мой Михайлов возник в 1969 году из общественно-политической необходимости: без псевдонима я работать не мог, поскольку принял посильное участие в диссидентском движении и числился в ярых антисоветчиках. И для того, чтобы работать в театре и кино, мне нужно было обзавестись псевдонимом. Все, конечно, прекрасно знали, кто именно под ним скрывается, но так им было удобно, потому что с Кимом точно запретили бы работать. Таким образом, скорее, для режиссеров и редакторов, чем для себя, я выдумал Михайлова. И произошло это в одну секунду: мы с режиссером Саратовского ТЮЗа буквально на ходу, на вокзале, подбирали подходящую фамилию, никакого конкретного Михайлова не вспомнили и остановились на этом варианте. И хотя потом оказалось, что мы ошибались, Михайлов есть, и не один, это уже было неважно. А в 85-м году его отменил Булат Окуджава, написав большую и очень лестную для меня статью, где в первой половине почтительно именовал меня Михайловым, а в середине воскликнул: «Да что ж это я, все же знают, что это Юлий Ким!» И с тех пор я вернулся к своей фамилии. Так что с Михайловым я расстался с благословения Булата Шалвовича Окуджавы и, конечно, Михаила Сергеевича Горбачева, надо отдать ему должное: в 85-м году именно он создал уже настолько терпимую обстановку в нашем искусстве, что возвращение Юлия Кима могло пройти безболезненно.

- Меж тем по сей день одни ваши песни считаются народными, другие – михайловскими, и это обидно.

- Ну, и Бог с ним! Все равно известие о том, кто скрывался под псевдонимом, распространяется среди народа. Иногда я получаю записки: «А мы и не знали, что вы Ким», но отношусь к этому совершенно спокойно.

Скромная девичья фамилия

- А вот когда в титрах и театральных программках вы именовались Михайловым, на концертах кем были? Вы же выступали в те времена с концертами…

- С концертами выступал. Где-то писали на афишах – Ким, где-то – Михайлов. Даже не помню, где и как. Но эксцессов никогда не случалось. Честно говоря, вы застали меня этим вопросом врасплох. В 68-м году мне на Лубянке было запрещено выступать со своими песнями на эстраде, этот запрет длился восемь лет, и в 76-м году я почувствовал, что уже могу выйти на сцену, хотя и под псевдонимом, но уже могу петь свои песни под гитару. Хотя официального разрешения мне не давалось, но я почувствовал, что – могу. И тогда я возобновил свою концертную деятельность, но действительно не помню, где, когда и кем назывался.

- Может, поэтому в отличие от других бардов у Юлия Кима нет конкретного опознавательного знака, вас трудно обозначить одним определением, эпитетом. Вас трудно сформулировать.

- В связи с этим расскажу анекдот. В школе, уже в теперешнее время, учительница из старых ветеранов, сверкая глазами, спрашивает своих учеников: «Вы помните, как звали человека, который возглавил народ в Великую Отечественную войну?» Молчание. «Ну, не может быть, что бы вы не помнили!» Молчание. «Ну, вспоминайте, он был в Кремле…» Молчание. «Его звали…» Молчание. «Иосиф…» Ученики хором: «Кобзон!» Для них имя Иосиф уже больше связано с Кобзоном, нежели с кем-нибудь еще. Но если вы спросите любителей авторской песни: «Юлий…», а дальше попросите продолжить, все точно скажут: Ким. Вот на имени Александр может повиснуть пауза...

- И некоторые подумают: Пушкин.

- Пушкин – это безусловно. Но если говорить о действующих бардах, то один скажет: «Дольский», другой – «Городницкий», третий – «Суханов». А если Юлий, то – только моя скромная девичья фамилия.

Магнетическое поле

- Аллюзия с Пушкиным тоже ведь не случайно возникла.

- И это непосредственно связано с Эстонией, где очень долго жил Давид Самойлов, с которым мы были дружны, и я его неоднократно навещал в городе Пярну, и провел несколько сезонов в непосредственной близости от него, и мы часто встречались и беседовали. Так вот, на меня присутствие Давида Самойлова в Пярну действовало странным образом: я совершенно не мог написать ни одной песни. Но зато, как только приезжал в Пярну отдыхать летом с семьей, в соседстве от Давида, сразу начинал писать пушкинскими размерами стихи, и у меня даже есть поэма – чистейший четырехстопный ямб! Вокруг Давида все время было пушкинское магнетическое поле, и я все время подпадал под прямое его воздействие и написал довольно разных произведений.

- Они опубликованы?

- Да, конечно. У меня даже есть книжка, она вышла в 90-м году, там целый раздел посвящен пярнуским сочинениям.

- А у вас есть такие сочинения, такие песни, стихи, про которые сегодня вы можете сказать: «Ай, это было давно и уже почти не имеет ко мне отношения!»

- Безусловно! Более того, есть книжка с моими песнями, которая составлена довольно давно и не то чтобы вопреки моей воле, я не очень-то противился, но все-таки, скорее, по желанию редактора, нежели автора. Они очень хотели собрать песни, написанные мною в разное время, независимо от их серьезной литературной ценности, просто в память о поколении и о том, что с ним связано. И не являясь серьезными произведениями искусства, они напоминают любительские фотографии, которые дороги не классным изображением, а скорее, сюжетом, который там запечатлен. Именно такого рода песенки туда и попали. Сам я к ним тоже отношусь по-разному: некоторые не пою, а некоторые вспоминаю с теплотой. Если изюминка, которая в них содержится, меня еще потешает, да и народ, который их слушает, тоже потешает, я такие песни пою. Но если представить себе сборник отборных моих сочинений, то он, конечно, будет втрое худее, чем эта книжечка.

- А песенку про учителя обществоведения, которую в конце шестидесятых распевало все студенчество и не только, любите исполнять?

- Сам – нет, сам в программу не вставляю. Но, знаете, нет такого зала, из которого мне бы в течение концерта не пришла записка с просьбой спеть эту песню. Раз народ просит, я, конечно, пою.

- Она ведь родилась вследствие ваших собственных жизненных наблюдений.

- Дело в том, что я преподавал обществоведение и делал это с огромным удовольствием, потому что там было о чем поговорить. И я говорил со своими учениками на равных, и хотя наши выводы лежали далеко в стороне от того, что мне надлежало им преподавать, надо заметить, никто из учеников на меня не настучал. Это особенная история, по-своему забавная. А что касается преподавателя обществоведения, которого я изобразил в песенке, то их передо мной проходило немало, и некоторые за эту песенку были в большой обиде на меня, полагая, что я издеваюсь над ними совершенно несправедливо.

Теперь за слово и за книги не сажают

- Вы очень скромно заметили, что принимали посильное участие в диссидентском движении. Следовательно, у вас есть свои соображения по поводу соотношения его целей и достигнутых результатов.

- Сразу вам скажу, что результат собственно диссидентский не оценен. Почему? Потому что главной целью диссидентской борьбы была очень важная вещь: борьба за гласность и осуществление этой гласности явочным порядком. Вот как я себе исторически сформулировал миссию диссидентства в нашем обществе. Конечно, каждый из диссидентов руководствовался каким-то идеалом: кому-то рисовался особенный путь России, как, скажем, Александру Исаевичу, и совсем другой, западный путь, рисовался, скажем, Андрею Дмитриевичу. Но если говорить о том, что объединяло их в целом, и об исторической миссии, которую они осуществляли – и осуществили! – то это была борьба за свободу слова, за гласность, причем они ее осуществляли, повторю, явочным порядком в условиях полной безгласности. И они шли на статью Уголовного кодекса, они шли в тюрьму, некоторые заплатили за это жизнью, но цели своей добились. И я считаю, что результат превзошел все ожидания, потому что уровень гласности, который сейчас есть в России, по сравнению с тем, что было при Брежневе, это небо и земля. И я не устаю повторять тем, кто быстро привыкает к хорошему: понятно, что ангажированность осталась и существуют политические влияния, существует постоянное противостояние между честной журналистикой и властью - все это еще есть, это в той или иной степени есть и в развитых буржуазных странах, но все это совсем на другом уровне. На этом уровне за слово и за книги не сажают, и это очень важно. Естественно, что, кроме диссидентства, была еще масса факторов, которые способствовали этой победе, но диссиденты свой вклад в достижение этой цели внесли. А дальше началась полоса, за которую диссиденты ответственности не несут! Наверное, история поставила задачи перед следующим поколением, и здесь я не могу сказать диссидентам: вы отвечаете за то, что происходит. Нет! Я говорю так: диссиденты достали кусок золота, положили перед обществом и сказали: теперь распоряжайтесь. А как общество распорядилось, мы видим. И хотя некоторые из диссидентов считают, что именно они несут всю ответственность, лично я эту ответственность за происходящее с них снимаю.